Тракт. Дивье дитя - Страница 11

Федор глубоко задумался.

– Оленка… ишь ты… – бормотал еле слышно. – Брательника же Бог послал… А что, Устин, Гришка-то…

– А что Гришка… – Силыч снял очки и принялся протирать стекла тряпочкой. – Гришка, Федор Карпыч, прощения просим, мальчик фартовый. Все окрестные про него в курсах, урядник все грозится – а только поделать ничего нельзя. Не пойман – не вор. Такие дела. Вот и живет, как бирюк в берлоге – ото всего обчества отдельно. С маткой да с Оленкой. А отец у них от винища уж давно помер. Теперь там, в берлоге ихней, весь лихой люд бывает. Не приведи господь, Федор Карпыч…

– И как только девка там… выжила…

– А что ей не выжить! Ее кто только пальцем тронь – Гришка того на ремешки порежет. А она, Федор Карпыч, как будто и не балует. Нрава прямого, строгого, себя блюдет – только однова пропадать ей с этакой родней… и подумать грустно…

Федор кивнул. Его глаза сузились, а смущенная ухмылка превратилась… в весьма сложную мину… и, пожалуй, жестокую.

– Однова, пропадать, говоришь? Ну спасибо, Устин. Спасибо.

Расставшись с Матреной, Егорка прошелся по тракту до околицы. Выбрал момент, когда вокруг было совсем безлюдно, и сошел с проезжей дороги в лес.

Погода совсем испортилась. Дождь летел наискосок, ветер гулял между деревьев, и лес стонал тяжелым, мерным, несмолкающим гулом. Под ногами, во мху, хлюпала вода, пахло болотной сыростью, жухлой хвоей, осенним тлением. Егор привычно обратился душой к лесному народу, но все живое попряталось и молчало, только сорока – верный вестник – коротко чокнула с лиственничной ветки и тут же унеслась по ветру, будто спешила или испугалась. Егор не успел ее понять. Пронзительный ветер нес сырой холод с Хоры, и все вокруг будто съежилось от озноба. Лес казался неуютным, нежилым и совершенно чужим… и Егор вдруг понял, почему.

Холодная дрожь прошила тело вдоль спины. Добрая встреча. Не тот, с кем хотелось бы поговорить… но может, оно и к лучшему, как знать?

Пасмурный полумрак свернулся в грозовую темень. Белесое небо потемнело. Удары копыт пали громовыми раскатами. Конь из дымного клубящегося сумрака встал рядом с Егором, как вкопанный. Всадник – мрачная тень – обрел плоть, спешился, трепанул коня по холке, усмехнулся настолько дружелюбно, насколько позволяло его угрюмое лицо.

– Здорово, лешак.

– Здорово, охотник, – сказал Егор грустно. – Не ждал встретить тебя здесь в эту пору, Мартын.

– Угодья осматриваю, – сказал Мартын, поправив арбалет за плечом. – Чего не ждал? Ведь сказано все, пересказано…

– До весны далеконько еще.

– До весны! – в голосе Мартына зазвучала глухая угроза. – Что за Охота весной? Ведь на май назначено, на май! Куда годится? Вот по холодам – февраль, март – любехонько бы… – его рука опять потянулась к арбалету.

– Чем заряжать-то станете?

– А не знаю пока. Коли февралем бы – так дифтерит, а май… даже не знаю. Холера, сыпняк, кровавый понос… Поглядим.

У Егора заныло в груди.

– Не жаль их тебе?

– А они кого жалеют? – отрезал Мартын жестко. – На них, кроме Охоты, и управы-то нет. Им дай волю – расплодятся, как тараканы, все кругом пожрут, все умертвят, все под себя подомнут и новое место искать станут, где гадить. Не знаешь разве?

Егор вздохнул.

– Знаю. Но ты все одно не спеши собирать своих… душегубцев, – проговорил он чуть слышно. – Ты знай – тут, в деревне, кроме купчины и псов его, дивье дитя, братишка наш.

– Охотников сын?

– Лешачок.

– Н-да… – Мартын помрачнел еще больше, отвел глаза, принялся теребить пуговицу. – Что ж ему… с людьми… Вольно вам, лешакам, с человечьими бабами блудить! – рявкнул он внезапно. – Добрая забава! Твой-то отец вроде как добра хотел матери-то твоей – много это ей добра принесло, человечьей бабе, дурехе несчастной, а? Ну тут еще ладно – ты хоть под присмотром рос. А этот? Как назвать-то такое? Кошке смех, мышке горе?

– Мартын, я прошу! – голос Егора дрогнул. – Просто-таки не спешите с Охотой и все. Я сам с купчиной сговорюсь. Хоть уедет, хоть… да пусть даже и подохнет, не велико горе, лучше пусть один, чем весь поселок! А парнишку в лес заберу.

– Выживет в лесу-то? Плоть людская держать станет…

– Не видал ты его. Вовсе чистый, солнышко просвечивает. Лес сердечком чует. Все хорошо будет, ты уж погоди только. Не спеши.

Мартын вложил ногу в стремя.

– Ишь ты, лешак, – хмыкнул, вскакивая в седло. – И не боишься, что они узнают, да огнем тебя сожгут али что… Живешь в дряни этой, в гноище… Ну да что… вольному воля. Погляжу еще на лешачонка.

Егор улыбнулся через силу.

– Благодарствую, генерал. Я уж знаю, вы все одно свое возьмете, да только теперь, может, приглядываться станешь… Да большой Охоты не будет…

– Нежная душа! – фыркнул Мартын и дал шпоры.

Конь взвился, рванул порывом ветра, растворился в темноте – и только гул пролетел по лесу за его копытами.

– Спасибо и на этом, – прошептал Егор. – Государь, господи, помоги справиться – а уж большего и не попрошу. И так много…

И медленно пошел к деревне по замершему настороженному лесу. После встречи с охотником бродить расхотелось.

Куница плясала на мушке, никак не поворачиваясь, как надо.

Ее гибкое тельце мелькало в ветвях, дразнило, егозило – но никак не попадало под выстрел. Федора охватил охотничий азарт, куница уже была делом принципа – хорошо добытая куница, с целой шкуркой, грамотная добыча – и ее мельтешня приводила его в бешенство. Он преследовал зверька уже давно, браня его на чем свет, браня себя – что тебе одна куница? прибыль? богатство? – но азарт понес и гнал вперед.