Тракт. Дивье дитя - Страница 31

– Лешие, Симка. Только не такие, как твоя мамка сказывала да как люди говорят. Хотя есть и страшные, есть и те, что беду несут людям, есть те, что мертвое берут, чтоб в мире растворить да жизни вернуть, а есть такие, вроде нас с тобой – сторожа жизни… И все мы – всякие разные, сколько ни есть – служим Государю, Царю Жизни, что над всем живым и мертвым на свете властен.

«Богу?»

– Бог, которому люди молятся – это капелька Государя, я думаю. Искорка. Не всё.

«Отчего?»

– Да люди-то все и не видят, да и ни к чему им. А если кто что увидал – так объяснить спешит по-своему. Попроще. Чтоб другие люди его поняли.

Симка согласно кивнул, заглянул Егору в лицо. Свет лучины горел в его глазах, как в глубокой воде.

«Егорушка, а отчего я леший?»

– Никак, отец твой лешим был. Сам, чай, знаешь, мамка-то твоя не шибко разборчивая… Да ты не вовсе леший пока, тебе еще человечью жизнь надо дожить… хотя, может, и раньше возьмет тебя Государь. Государь-то, чай, рад-радехонек будет, когда ты в лес уйдешь, птичка-белка. Природный хранитель… охота в лес-то тебе?

Симка обхватил руками Егоркину шею, ткнулся лицом в рубаху, прижался накрепко – и сквозь жар желания сбежать на волю с нежданно найденным названным братом, Егор отчетливо услыхал отчаянную мысль:

«Я б рад, Егорушка, так бы рад, что вот прямо сейчас же босиком побежал бы, особливо – с тобой, да только нельзя мне. Мамка загорюет…»

Егорка закусил губу, ощутив эту трещину в Симкиной душе, рану, делящую душу пополам. Мамка загорюет, значит… С людьми вырос, так научился за них душой болеть, в ответе себя чувствуешь… Ну да. Я тебе того не скажу, но мамка-то твоя давно уж помереть аль спиться должна была. Она нынче за твой счет на свете живет. Своим теплом ее греешь, своей кровью поишь… Не за то ли, что вся Прогонная тебя дурачком и приблудой зовет… Сколько ж Симкина душа еще выдержит, пока он не решится, как моя мама – босиком, в темный, холодный лес в октябре…

Будто отвечая его мыслям, вдалеке завыла собака. Егорка подавил судорожный вздох, задул лучину. Изба погрузилась во мрак.

«Чего ты?»

Егорка тронул в темноте Симкино плечо – и Симка тут же поймал его руку. Егорка тихонько рассмеялся, подтолкнул Симку на лавку, на ощупь укрыл тулупом.

– Чай, спать давно пора тебе… Завтра с утра поговорим еще. Все сговорим, успеем…

Симка хихикнул и зевнул, как котенок. Еще небольшое время Егорка слышал, как он возится, устраиваясь поудобнее, и обнимает свою кошку. Потом Симкино дыхание выровнялось – он спал.

Егорка несколько минут сидел рядом, слушая, как Симка тихонько дышит, как храпит Матрена, трыкает сверчок и шуршат в щелях между бревнами тараканы. Дождь стучал по кровле тяжело, горстями мелких камней, оттого в избе казалось теплее и уютней. Сонная полутишь убаюкала и Егора; он зевнул и уже хотел, было, пристроиться на другой лавке, у оконца – но тут зеленый рассеянный свет, еле заметный, чуть дрожащий, похожий на отблеск ивановых червячков в августовской ночи, мелькнул за мокрым стеклом.

У Егора на миг замерло сердце. Зовут. Но что они могут делать здесь в эту пору?

Он тихонько поднялся, мягко и осторожно, прошел по избе мимо спящих, выскользнул в сени и распахнул дверь во двор, в мокрую темень.

Во дворе, у плетня, в зеленоватом мерцании стояла, кутаясь в шаль, неподвижная Марфа. Дождь хлестал ее, пряди волос текли с водой по лицу, но она их не убирала.

Егорка только и успел придержать дверь, чтоб не хлопнула. Подошел. По лицу Марфы понял – непоправимая беда.

– Что? – только и смог сказать.

– Егорушка… Купцов пес Тихона из Бродов застрелил. Из ружья, – голос Марфы охрип от слез.

Зеленый свет померк в Егоркиных глазах.

– Как?

– Человечью плоть.

Егорка помотал головой, глубоко вдохнул.

– Погоди, погоди, Марфуша… Отчего б Тихону при людях плотью облекаться? Он-то, чай, серьезный мужик, чудить да пугать не охотник, да и людей сторонится…

Марфа закрыла лицо руками.

– Благоразумен был, доброго коня ему да гладкой дороги до Государева престола, – сказала глухо. – Благоразумен был, точно. Но Мошниковы ребята да все в Бродах его волчьим вожаком звали – спроста, думаешь? Волка, слышь, застрелил елод этот. Того, что с рваным ухом, побратима-то его…

– Чай, помогать сунулся? – Егорке совершенно не хотелось спрашивать резко, но так прозвучало.

Марфа качнула головой.

– Ты подумай, легко ль – пятнадцать лет прожили бок о бок, душами сроднились, а тут… да, никак, не просто убил волка-то – забавлялся смертью аль что-то такое… Не таков был Тихон, чтоб просто так людям на глаза соваться.

– Доброго коня да гладкой дороги, – прошептал Егорка. – Верный хранитель.

– Волки отпоют, оплачут… лес примет. Тошнёхонько, Егорушка!

Марфа несколько раз судорожно всхлипнула. Егорка обнял ее за плечи.

– А я ведь за делом пришла-то, – сказала Марфа, подавив рыдания. – Меня Микитич послал.

– Говори, говори…

– Бродские да Мошниковы сорок да соек собирают, все узнать хотят. А как узнают – псу не жить. Да и прочим… весь окрестный лес с тобой заодно, всяк за тебя да спроть них, тошных. Приисковые прослышат – чудить начнут, да тоже с разбором: не всем, а только псам купцовым на закуску. А наши… Андрей-то мой Николку уж не держит. На смерть дело пошло. И то сказать – чай, не будет Охоты-то, коль подлецы до весны не доживут…

– Проняло? – горько усмехнулся Егор.

– До костей сожгло, Егорушка.

– Только уж пусть с разбором, без обмана…

– С разбором, – в глазах Марфы полыхнул зеленый огонь. – Уж всяк только за свое получит – ни за чье больше. Ты уж лешачка охраняй, а мы уж… разберемся.